Александра Коняхина

Однажды утром раздался звонок: «Андрей Дмитриевич, тут такое дело... Нам нужно зарплаты сегодня выдавать, а на счету всего 100 тысяч. В целом на з/п хватит, но тогда завтра мы не сможем заплатить за аренду. Надо что-то решать!»
Андрей примчался в офис:
— Тамара Васильевна! Как это вообще называется?
— Ну, Андрей Дмитриевич... Я же не пророк, чтобы такое предвидеть. Видимо, денег не хватило из-за того проекта, где мы сроки затянули. Думали, что деньги придут сегодня, а они не пришли.
— Ясно! Щас дизайнерам @#*&$ устрою.
Пошел устраивать @#*&$ дизайнерам.
— Мы тут в кассовом разрыве, вы чего?! Давайте быстро сдавайте проект, как хотите, а то без зарплаты останетесь.
— Андрей, ну ты даешь! Сам сказал не торопиться с этим клиентом, а сейчас орешь.
— И что? У вас свои мозги есть? Завтра сайт должен быть сдан, акт подписан, а деньги поступить на счет. Если нет, не знаю, что с вами сделаю...
Через два дня клиент заплатил. Андрей с небольшой задержкой выдал зарплаты, заплатил за офис и выдохнул со спокойной душой. Вроде все отлично, работаем дальше, но ощущение так себе.

мне кажется, что у нас украли жизнь». Эта фраза вошла как удар какой-то. Я подумал: «Как хорошо». Откуда это чувство украденной жизни? Откуда ощущение, что нет смысла? Мне кажется, что внешне патриотические чувства, связанные, например, с тем, что мы болеем за футбольную команду, конечно, не наполняют людей. Непонятно, что это за государство сейчас – Россия, к чему она идет, что является ее целью. Вот у Франции как у государства есть некая социальная цель – чтобы была справедливость, чтобы правильно работали суды, чтобы матери кормили своих детей. Государство активно работает и пытается выстроить систему ценностей внутри себя: оно ориентировано на слабых, на бедных, на тех, кому надо помогать, не теряя своего французского достоинства. Там, кстати, не спрашивают, нужно ли давать деньги на кино или нет, они дают, ничего не говоря, потому что знают: иначе американское все задавит. А здесь я не вижу единых приоритетов – ни духовных, ни интеллектуальных. Я не понимаю, в этой стране хорошо быть умным или нет? А вором, может, лучше? Или ментом? А может, не надо быть умным вором? Может, нужно идти в университет? Или в горы – заниматься альпинизмом? Вообще, что выбирать? Только грести? У меня такое чувство, что страна в какой-то непонятности и растерянности бешено загребает под себя разные мелкие материальные ценности. Совершенно никто или мало кто занимается благотворительностью, культурой, тем, что делает из страны великую страну. Например, почему возник фашизм? Потому что было наполнение смыслом. Пришел манипулятор, кукловод и сказал: «Я дам вам жизнь. Вы должны быть самыми сильными. Тут все врут, все прогнило. Возьми пистолет, убей адвоката». И эти ребята действительно смотрят – тут воруют, тут прогнило, тут вообще непонятно зачем жить… Пустое место должно заполняться нормальными добрыми и духовными ценностями, а оно заполняется всякой нечистью и мразью. Отсюда – сектанты, фашисты…

Еще один трюк состоит в том, чтобы поощрять людей к игре. «Некоторые прекрасные идеи рождаются в непринужденном, совершенно несерьезном разговоре. Однако он завязывается только тогда, когда его заводите вы или ваш начальник, — говорит Пит. — Кому-то может показаться, что совместный просмотр видео на YouTube или рассказ о прошлых выходных — это напрасная трата времени, однако в долгосрочной перспективе такая, казалось бы, мелочь приносит свои плоды. Одно из определений креативности описывает ее как набор “неожиданных связей между несвязанными концепциями или идеями”. Но если это действительно так, то для создания этих связей вы должны пребывать в определенном состоянии. Поэтому когда я чувствую, что мы зашли в тупик, то просто прекращаю обсуждение, и мы принимаемся заниматься чем-то другим. Позже, когда настроение вновь меняется, мы возвращаемся к прерванному обсуждению».